— А что за справки ты просил навести? Финбоу улыбнулся.
— Во-первых, выяснить подробности пребывания мисс Тони в Ницце и поинтересоваться, что за уроки музыки она там брала, и, кроме того, я хочу знать, как Роджер проводил там своё время. Думаю, что кое-какая связь между тем и другим найдётся. Во-вторых, меня интересуют условия завещания, согласно которому Эвис и Роджер должны получить наследство.
Услышав снова имя Эвис, я буквально взбесился.
— Значит, ты все-таки натравил их на Эвис! — накинулся я на Финбоу.
— Иен, наивный ты человек, неужели ты сам не понимаешь, что им понадобится не более получаса, чтобы узнать всю подноготную любого из нас и без моей подсказки? Это же не игра в оловянных солдатиков. И Аллен не Алоиз Беррелл. Не в пример Берреллу он большая умница, — спокойно уговаривал меня Финбоу. — Самое главное сейчас — докопаться до истины, прежде чем будет заведено официальное досье по этому делу.
— Ну ладно, — сдался я. — Ты прав. Но Эвис…
— Эта милейшая особа сумеет за себя постоять, если понадобится, не бойся, — заверил меня Финбоу. — Кроме того, у неё есть утешитель — Кристофер… да и вы тоже.
Я улыбнулся и тут только осознал, что такси везёт нас на стадион.
— А зачем мы едем на стадион? — поинтересовался я. — Ведь сегодня нет матча.
— Именно поэтому мы и едем туда, — ответил он. — С тех пор как крикет лишился своей первозданной простоты и стал претенциозен, человеку, понимающему толк в игре, ничего другого не остаётся, как ехать на пустой стадион и грустить о спорте прежних дней. Или идти на встречу второразрядных провинциальных команд и с сожалением думать о будущем крикета.
— Ты хочешь сказать, что везёшь меня на стадион, заведомо зная, что сегодня нет игры? — недоверчиво спросил я.
— Именно это.
На стадионе мы облюбовали угол между небольшой гостиницей и павильоном. Ветерок шевелил траву. Солнце еле пробивалось сквозь тучи, и на душе становилось как-то грустно. Огромное счётное табло смотрело на нас мёртвыми, пустыми глазницами, и казалось, что сыграна последняя партия и не будет больше ни победителей, ни побеждённых.
— Однажды я был свидетелем, как Вулли на этом самом поле сделал восемьдесят семь пробежек, — сказал Финбоу. — После этого, что ни говори, любая игра — убожество. Совершенство неповторимо. Появившись на свет и достигнув наивысшего расцвета, крикет сделал своё дело — обогатил мир ещё одной интересной игрой, а теперь, выродившись, должен сойти со сцены. Теперь, когда эти шуты гороховые — дельцы — превращают крикет в жалкую пародию на весёленькую оперетку, я предпочитаю коротать время на пустом стадионе… или смотреть игру заурядных провинциальных команд.
— Надеюсь, ты хоть счастлив, — заметил я уязвлено, — что затащил меня сюда и я торчу здесь как последний дурак.
— Да, я на седьмом небе от счастья, — ответил он. — Сюда бы ещё крутого кипяточку… Сидеть на пустом стадионе и попивать лучший в мире чай — это ли не предел мечтаний?!
— Ну, меня не проведёшь, — сказал я, — уж я-то знаю: когда ты обдумываешь какую-нибудь проблему, ты всегда несёшь невероятную околесицу. Просто уши вянут. Ну ладно, выкладывай, в чем дело. Что ты теперь думаешь об Уильяме? Это он убил Роджера или нет?
Лицо Финбоу окаменело.
— Я все стараюсь нащупать недостающее звено в цепи моих рассуждений и никак не могу. Я знаю, есть какая-то деталь, которая совершенно определённо говорит за то, что он не убийца, но разрази меня гром, если я знаю, что именно. По всем канонам криминалистической науки он мог совершить это преступление. Мотивы? За ними далеко ходить не надо… Во всяком случае, они достаточно серьёзны, чтобы считать убийство возможным. Карьера и месть. Я лично не нахожу эти причины достаточно вескими, чтобы лишить человека жизни, но для такого холодного человека, как Уильям, это, пожалуй, и допустимо. Улики против него налицо. Все его поступки после убийства тоже легко объяснимы, если исходить из предположения, что он убийца. Взять хотя бы его ум — трезвый, аналитический ум учёного, это как раз то, что необходимо, чтобы осуществить убийство и тщательно скрыть следы. Правда, если допустить, что преступник именно он, то в этом деле остаётся много тёмных мест; но, с другой стороны, если против тебя имеются неопровержимые улики, то кому придёт в голову разбираться во всяких там тонкостях.
Финбоу невидящими глазами уставился на барьер, огораживающий поле, и вдруг тихо чертыхнулся.
— Так! — воскликнул он. — Наконец-то я знаю, почему меня не оставляла уверенность, что Уильям не виновен в смерти Роджера.
Передо мной снова мелькнуло волевое лицо Уильяма, его злорадная усмешка.
— Ты в этом уверен? — спросил я. — А по-моему, поведение Уильяма выдаёт его с головой. Помнишь, когда ты зажёг спичку… эту улыбку у него на лице?
— Вот я как раз и вспомнил улыбку… улыбку на лице мертвеца.
Все окружающее показалось мне далёким и нереальным, когда я глухо повторил вслед за Финбоу:
— Улыбка на лице мертвеца…
Как это бывает в неправдоподобно реальных снах, я вдруг увидел, как Эвис, прильнув к моему плечу, показывает рукой на струйку крови на теле Роджера.
Финбоу тем временем продолжал:
— Эта улыбка, когда я впервые увидел труп, поставила меня в тупик и навела на мысль, что здесь что-то неладно — она появилась не беспричинно. Думая об Уильяме, я не мог отделаться от подсознательного ощущения, что существует некое серьёзное обстоятельство, говорящее за то, что Уильям не мог быть убийцей. Я мысленно представил, как могла появиться у Роджера эта улыбка… и Уильям никак не вписывался в эту картину. И, сам не зная почему, я не мог заставить себя поверить, что это дело рук Уильяма.